Русалия - Страница 106

106

Время таяло, толпы плебса на берегу редели, прискучившись однообразием зрелища, солнечный диск начинал краснеть, как пламенеющее железо в горниле дымной кузни, как раскаленная гордыня, выжигающая пока только самые нежные побеги в пышных светозарных вертоградах Ольгиных утопий. «Ах, что же я как молоденькая девочка! — силилась самоувещеванием унять нестерпимый внутренний жар княгиня. — Что мне до этих все равно бесконечно лживых церемониальных побрякушек. Разве за ними я прибыла в такую даль? Раньше или позже я все равно сойду на берег, все равно окажусь во Дворце… И там все произойдет».

Когда небо сделалось совсем красным, привезли наконец для обмена заложников (людей знатных, но все же не на столько, чтобы их значимость для Византии равнялась Ольгиной для Руси), после чего русичам было дозволено подойти к пристани. Им было велено размещаться в русских кварталах Константинополя, а княгине предложили проследовать во Дворец, взяв с собой сто человек свиты. Ольге удалось к этой сотне выговорить разрешение еще для восьми человек. И вновь бесконечные проверки и осмотры. Когда Ольга достигла ворот Большого Дворца, уж всюду зажигали огни. Появлялись все новые люди, их, быть может, и немало было, назначенных встречать русскую гостью, но все не те… Все складывалось не так, как о том грезила Ольга. Ее острейшее звериное чутье с легкостью могло бы предсказать ожидавшую ее здесь будущность, но тирания безумного желания, полонившего ее рассудок, была столь велика, что, невольно утрачивая естественные связи с окружающей действительностью, она создавала иную реальность, образам которой отдавалась безраздельно.

Едва в сознании (истерзанном непрестанной борьбой с очевидным) Ольга в конце концов оказалась в каких-то просторных и пышных палатах в окружении нескольких свойственниц. Приведшие их сюда некие позлащенные греки, прощаясь, пожелали ей хорошо отдохнуть после долгого и напряженного пути, ибо император соблаговолил завтрашний день целиком посвятить дорогой гостье.

«Соблаговолил?» Ночь напролет то жидкая дрема ненадолго занавешивала ее сознание, то вдруг образы беглых мыслей приобретали такую выпуклость и яркость, что Ольгу начинало трясти. «Надо уснуть. Уснуть! Иначе завтра я буду похожа на пугало». Короткие судороги встряхивали тело, вваливавшееся то в удушающий жар, то уязвляемое колющим холодом. Разметавшись на незнакомом неуютном ложе, Ольга не без оснований опасалась, как бы ее к утру не разбила лихорадка. «Завтра. Завтра… Это будет завтра…» Княгине уже под утро, всей в липком поту, наконец удалось забыться. Но это забытье скорее напоминало обморок, как по своей глубине, так и продолжительности. С первыми лучами солнца княгиня была уж на ногах. Чудовищная сила воли, доселе почти никогда не изменявшая ей, и на этот раз не изменила Ольге.

Пока ее товарки в беспамятстве валялись по своим местам, Ольга успела, кликнув прислугу, кое-как восстановить благопристойный внешний вид и дать знать царским кувуклиям, что как только василевс воспрянет от сна и сможет вспомнить о своей гостье, пусть он имеет в виду, что гостья с нетерпением дожидается встречи.

И ей опять пришлось ждать. Долго. Слишком долго.

Вот пришел какой-то человек, бородатое лицо которого Ольга, пожалуй, никак не выделила бы из десятков таких же, виденных ею здесь

— Его царственность самодержец благородного государства ромеев готов удовольствовать твою просьбу, княгиня…

Жаркое сердце Ольги замерло.

— … и стать твоим восприемником от купели.

«Восприемником от купели? Что это? — никак не могла взять в толк Ольга. — Крестить меня, что ли? Но я ведь уже… По моей просьбе? Да, когда ни о чем не говорят начистую, любое слово возможно восприять как угодно. Что ж, если так надо…»

— Передай, что я благодарствую ему за попечение, и, как только… А что царица, здорова ли?

Оказалось, что августа прекрасно себя чувствует и того же желает русской царице, а еще, будучи много наслышана о мудрейшей правительнице северной стороны, с нетерпением ждет встречи с ней…

* * *

Когда же Ольга наконец покинула отведенные ей палаты и вышла под свет Божий, чтобы в сопровождении своей свиты в сто восемь человек проследовать в одну из церквей, упиравшихся в безупречно синее небо узорчатыми, а то и золочеными куполами, она вновь была убеждена в заступничестве своей планиды. Если бы Ольгина наследственность была простонародной природы или когда бы ее (как водится) приземленная женская подоснова никогда не встречала бы суверенных образцов русского сознания, при первом же взгляде на все то, что окружало ее, минуя удивление и восхищение, она грохнулась бы на самое дно благоговейного восторга. А так, твердым оценивающим взглядом пробегая от строения к строению, от предмета к предмету, княгиня видела свой собственный теремный двор, только некой таинственной силой за одну ночь, будто опара для яцкого каравая, разбухший до чрезвычайности. Вчера сумерки, хлесткие блики факелов и взбулгаченность чувств не позволили ей ничего разглядеть толком. Теперь, глядя на эти торжественные личины дворцов, рисунчато сложенные из кирпича и темноватого известняка, на эти колонны, облицованные цветным камнем, Ольга не могла не примечать потешности усилий здешних насельников столь наивным способом перевести субстанцию горнего величия на плебейский язык вещественности. Но эти камни, оставаясь камнями, являли собой сгусток человеческой энергии, высосанный из тысяч и миллионов человеческих особей — здесь, там, по всему миру. А ведь именно владетельницей жизненной струи всего мироздания мнилось ей оборотиться. Вновь чувствуя в себе неизмеримые силы, уверенно ступая навстречу своей удаче, она глядела едва ли не как на свою собственность на литые бронзовые двери храмов и дворцов, на тонкую резьбу капителей, на прихотливые водометы, под сенью невиданных дерев изливавшие сверкающие струи в крохотные пруды, по краям которых стояли замерев странные ярко-розовые гуси на тонких длинных лапах. Таким или почти таким она и представляла все здесь, — сознанию не приходилось долго трудиться, приноравливаясь к новизне, встречаемые образы легко укладывались в давно приуготовленные для них лакуны.

106