Русалия - Страница 163

163

— Желаем тебе, князь, радоваться!

— И вам радоваться!

— Да нам-то особо радоваться, значит, и не выходит. Вот он замыслил сына женить в эти праздники, — выступил на шаг вперед самый мелкий и самый расторопный из посольства козлобородый мужичонок, указал простой кожаной рукавицей на стоящего расставив ноги и точно высматривающего что-то на тщательно вычищенных от снега мостках своего товарища. — А чтобы сын-то… Может, ты, князь, и знавал его: он с отцом вот, с Веселином, скорняжил?..

Святослав глянул на понурого Веселина и покачал головой.

— Нет? — удивился мужичок. — Ну да ладно, что уж теперь… А чтобы сын, значит, мог, как водится, сговорившись со своею милушкой, умыкнуть ее, а потом, значит, родителю вено уплатить, Веселин взял у жида сорок гривен… Да, вот столько, ибо девка дюже хорошая.

— Да, — подтвердил доселе молчавший третий мужик.

— Хорошая, — кивнул четвертый.

— Сорок гривен, значит, надо было отдать, — продолжал козлобородый коротыш. — Однако чего там мелочничать, все одно ведь детям пойдет. Ну и взял вот Веселин сорок гривен у жида, у Анании, с тем, чтобы потом отдать ко Дню Сварога сверх каждой гривны еще и восемь кун.

— Ананья, он завсе меньше чем за третину заимов не дает, — подтвердил третий.

— А ежели видит, что человеку деться некуда, так может и боле потребовать, — добавил четвертый.

— Ну так чего вы к нему идете? — раздраженно фыркнул Свенельд и, как бы чуть наступая на мужиков, попытался потеснить их к воротам. — Идемте… там… там все решим.

Но мужики ничуть не подались.

— Мы с нашим князем говорить хотим, потому как вечем будем решать.

Свенельд как-то озлобленно-затравленно, точно загнанная в угол крыса, зыркнул на Святослава — сверкнул бесцветными своими глазами.

— Ты, Свенельд, — одновременно заговорили мужики, несколько различными словами изъявляя одно и то же соображение, — вновь станешь жидовскую сторону держать. Знаем мы…

— Я?! Да вот еще! Какой там… — то грозно сводя брови, то едва ли не заискивающе осклабляя узкие губы задергался Свенельд.

— Вот наш князь, он хоть и млад, да русский Закон чтит. Потому как сам святой Богомил с ребячества о его душе печаловался.

— Так что же случилось-то? — недоумевающе пробегал взглядом по все более ожесточающимся лицам Святослав. — Только ли в том дело, что кому-то хватило ума с жидом связаться?

— Так ведь убили Утренника, сына Веселина…

— Убили?

— Убили, — подтвердил третий мужик.

— Как есть, — поддержал его четвертый.

А Веселин все так же стоял и смотрел себе под ноги.

— Вот как Велесовы дни кончаем! Видать, прогневили мы чем охранителя земного. Когда Утренник те гривны отдавать понес, уж темнелось — дни короткие. Тут, когда он мимо пожарищного места шел, это там, где в конце грудня шесть изб сгорело, откуда-то из-за обгорелой-то развалины выскочил лихоман да и стукнул, значит, Утренника по голове. Сзади-то! Так голову и расколол. И сразу, значит, за гривны. Но не стерпел, видать, Род такой мерзости, — видели люди, схватили гадину. Оказалось, из Хазарии головорез, не жидовин, нет, хазарин, из тех, что Жидовский город охранять поставлены, Савиром звать. Стали мы тогда по-своему у него доискиваться, откуда он прознал, что Утренник с собой гривны несет. Тот и признался, что Анания его уластил, мол, вышиби дух из парня — тебе не привыкать, а вернешь мне гривны, получишь от того четверть. А тот, Савир, душегуб, значит, еще торг с Ананией держал: ты, говорит, все равно потом с отца убоенца утерянное стребуешь, так что обещай мне треть, а то я и вовсе ничего не отдам. Ананья ему на то отвечал: тогда я тебя их суду, нашему, значит, суду, русскому, выдам. А тот: а я правду расскажу. А жид-то: за меня вся жидова вступится, скажут, что брешешь ты, меня оговариваешь, а князья здешние не посмеют против киевского жидовства пойти, потому как все они у нас под ноготь подобраны.

Потемнели глаза у Святослава, и даже зажмурился он, словно отравленная стрела пронзила его грудь.

— Хотели мы, значит, как положено, свод устроить, Савира этого с Ананией свести, да народ, который все это слышал не утерпел и хазарина на части порвал. Не удержать было. И как же нам теперь быть? Ведь хазарин — так, угодливая собака. А настоящий лиходей — заимодавец Анания.

Свенельд уж раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Святослав опередил его:

— Что ж, соберем князей, и волхвов, и торгашей, и весь русский народ. Жидов позовем. Вечем будем Правду устанавливать.

— Да зачем… К чему весь мир будоражить?.. — зашипел было Свенельд, но Святослав и не посмотрел в его сторону.

Много времени не потребовалось на то, чтобы все княжеское подворье перед вырезным расписным огромным теремом и улицу перед главными его воротами заполнило, почитай, все русское мужское население Киева, кроме всяческого отребья, лишенного русским миром права голоса. Дальнозвонкий медно-серебряный колокол от храма Рода рассылал весть о соборе во всю белосветную ширь. Белыми холстами завешенное небо, белыми тюфяками застланная земля и сам воздух, простеганный белыми снежинками, все вокруг казалось таким чистозорным, глядящим прямо в душу всеведущими очами Святовита. Безусловно, Святославу не раз и не два приходилось соучаствовать в соборах. Однако доселе его суждение оставалось частью совокупного решения круга первых мужей. Впервые к нему прямо обращались люди (пока только четверо мужиков), прося заступничества, называя «своим князем», выбирая его. Возможно, обнаружившаяся новая сторона княжеского долга бодрила юношеское чувство достоинства, однако, прислушиваясь к себе перед видом этого колышущегося человеческого моря, Святослав различал в своем сердце только наставления предопределенности, в ровном свете которых увядали случайные ростки глупых страстей. Если у птенца не будет учителя, могущего наставить его в полете, он все равно рано или позднее станет на крыло. И хотя Святослав взрастал не среди безродных рабов, сейчас ему казалось, будто голос изначальной Правды нисходит на него вместе с этим белым-белым светом, неспешно льющимся сквозь скрывающую ее невыразимо прекрасный лик молочную застень.

163