Русалия - Страница 198

198

И вот уже две пожилые щеголихи, весело воркуя, стремили свой шаг в одном направлении. Елисавета тут же забыла о потеющей в своей коробке вместе с детьми толстухе Мазалту. Действительно, стоило ли беспокоиться: эта заплывшая жиром тупица всего лишь хочет поглазеть на мэлэха и кагана, ну так она получит то, о чем мечтает.

— Ты не поверишь, Муня, — изливалась перед новой слушательницей Елисавета, — я уже десятый день не могу найти себе что-нибудь подходящее. Муня, я с ума сойду.

— Вот уж вопрос, — усмехалась Мария. — Скажи этой… как ее… Фамна! Скажи Фамне, она тебе… Заплати только вовремя. Она тебе каких хочешь приведет. Молодых, опытных, белых, черных. Мне ли тебя учить? Плати только.

— Нет, нет, это не то. Все не то, Муня. Я уже и не знаю, что придумать. Все не то. Все скучно!

— И все мало? — Мария повернула к приятельнице широкое с крупными чертами лицо, на котором многочисленные изъяны от постоянно терзающих его всевозможных страстей также были замазаны разными красками; ее кроваво-красные губы широко раздвинулись, обозначив улыбку. — Мало?

— Не исключено, — по возможности прохладно отвечала Елисавета, чувствуя, как вместе с очередным приступом зуда у нее учащается дыхание.

— Я, кажется, знаю что тебе надо, — вновь растягивала накрашенный рот Мария, — но давай-ка свернем сюда. Так мы обойдем арабский квартал. Там ведь не только услужливые красавцы живут, которых разные Фамны нам, несчастным девушкам, поставляют…

Большая торговая площадь была сплошь укрыта головами заполонившей ее толпы. При том надо сказать, что голов стражников в блестящих шлемах было приблизительно столько же, сколько и голов счастливчиков, которым удалось пробраться сюда, обойдя десятки других претендующих стать свидетелями знаменательного события. А если бы возможно было посчитать всех служителей тайного сыска, шнырявших повсеместно, то выяснилось бы, что нерассудливые глазопялы здесь, может быть, были даже и в меньшинстве.

На юго-западной оконечности площади было возведено из дерева некое подобие ступенчатой пирамиды высотой в пять человеческих ростов. Слева и справа от нее помещались довольно-таки обширные, однако невысокие настилы из досок, обнесенные изгородью, которые предназначались для представителей господствующих родов. (Занять там места и торопились Елисавета с Марией, поскольку по своему происхождению и общественному положению имели на то все основания). Давно прошедшее зенит солнце месяца элула было все еще горячо и уж начинало выдавливать из немытой и скверно питающейся бедняцкой оравы дурные запахи. Ожидание затягивалось. Как вдруг среди однородно вялого сходбища проступило некое суетное движение, тут же широкой волной хлынувшее сразу во все стороны. Это примчался слух, на несколько кварталов опередив двигающееся к площади могутное шествие, пышущее заревами от облекающих его несчетных символов счастья, счастья торговцев, скотников, ткачей, уборщиков падали, ростовщиков, прачек, артистов, каменщиков, проституток, наемных воинов, попрошаек, игроков, чесальщиков шерсти, харчевников, погонщиков верблюдов, клееваров, заклинателей змей …

* * *

Согласно древнему хазарскому установлению никто из людей толпы не должен был смотреть на божественного кагана, как не смотрит никто на ослепляющее солнце. Поэтому в несравненной процессии, сопровождаемой шестью тысячами охранников, кагана везли, как именитую матрону, в закрытой повозке. Впрочем, улицы, по которым его везли все равно были абсолютно пустынны, так как загодя были вычищены от всего живого.

Выставленная на площади пирамида, тринадцать ступеней которой, сообразно имевшейся иерархии, были заняты хазарским джинсом, имела внутри потайную лестницу, поэтому каган перед ошеломленной толпой появился просто внезапно: на устланной сверкающими коврами плоской вершине пирамиды некие люди в великолепных облачениях воскурили цветные ароматные дымы, и когда те рассеялись, — с чуть порозовевшим солнечным диском за спиной над ними возвышался богоподобный каган. Плебс (в большинстве своем даже не подозревавший, что их каган не имеет никакого отношения к богосветлому роду Ашина, а является обыкновенным евреем) так и рухнул наземь, точно подкошенный. Стоящие на огороженных помостах ограничились поклонами.

В позолоченных доспехах, с позолоченным шлемом на голове, обилием каменьев напоминавшим венцы дворцовых богачек, увенчанным сакраментальным султаном из трех лисьих хвостов, на постаменте из живых людей стоял хазарский каган — Иисус Кокос. Изменчивые волны прикрепленного к металлическим плечам голубого шелкового полукруглого плаща, трепещущего на ветру, пронзали стрелы розовых солнечных лучей… Собственно от хазарского псевдокагана на то время ничего большего не требовалось. Ведь он не ходил в походы (разве что напутствовал наемные рати где-нибудь при выезде из города), народ уже не мог требовать его умерщвления в случае понесенных Хазарией по его вине военных потерь или хозяйственного ущерба. Да и хазарский народ здесь давно был подменен вавилонским сборищем, большая часть которого по образцу своих властителей, безотносительно к наследной вере, исповедовала культ паразитизма. Так что Иисус Кокос успел принять всего несколько красивых поз, как те же люди, что устраивали здесь дымовище, быстро на специальных столбиках развесили вокруг светозарного кагана золотистое покрывало, на котором был выткан огромный одинокий отверстый глаз, скрыв таким образом неприкосновенный символ от взоров толпы. Выкрикивая различные хвалы чернь поднялась на ноги. Тогда рядом с занавешенным Иисусом Кокосом появился малик Иосиф, которого многие из хазар, буртасов или, скажем, болгар, как и их прадеды, называли также беком.

198