Русалия - Страница 213

213

— Приветствую тебя, любезный Кифа! — быть может, с некоторой долей заискивания произнес Диоскор, приближаясь к одной из отдельных купален для денежных посетителей, отъединенную от остальных бань перегородкой из кирпичей, образующих незамысловатый сквозной узор.

Второй грек, сопровождавший его, повторил приветствие.

— А! Рад видеть тебя, — на греческом же отвечала из парящей воды, по поверхности которой плавали душистые листья пеларгонии, смуглая голова сирийца. — И тебя рад видеть, Севастьян. Что, посоветовались? Отдадите по моей цене?

— Отдадим.

— Сколько?

— Все отдадим. Мы скоро отправляемся на Пелопоннес за новым товаром.

Худое чувственное еще не старое лицо Кифы вытянулось от удивления.

— А вот оно что! — воскликнул он и захохотал, обнажив крупные зубы, темные от жевания листьев перца и семян ареко. — Вы тоже боитесь русов? Усфазан, еще воды!

Тотчас примчался стройный широкоплечий глазастый мальчишка с огромным ковшом горячей воды в длинных и крепких руках, присел на корточки и принялся осторожно вливать кипяток в купальню, время от времени перемешивая воду рукой.

— Усфазан! — все в том же смешливом расположении брызнул водой на прислужника Кифа. — А ты не боишься, что в Итиль придут русы?

— Нэт, — с отчетливым персидским выговором моментально отозвался тот.

— Вот эти отважные мужи опасаются, что русы все у них отберут.

— У мэнэ нэт что взят, — не отрывая глаз от воды, опять же не задумываясь, отвечал Усфазан.

Греки, не спускавшие взглядов с льющего воду мальчика, переглянулись, и Диоскор (который был постарше) произнес:

— Это что, в банях служителей поменяли?

Торчащая из воды голова сирийца вновь осклабилась:

— Нет, это я недавно купил. Но могу уступить. В счет нашего соглашения. Если что, вы его в Элладе втридорога перепродадите. Ну, что?

Свобода народа — это не только право оставлять за собой плоды собственного труда, это прежде всего свобода духа. Без этого ни человек, ни народ не способны исполнить никакого духовного предназначения. Но кто не смирился — тот не побежден. И если мать, воспитывая своего сына, не скрывает он него имена врагов, оскорбивших его род, если люди стыдятся забывать обиду, если Бог этого народа — Нравственность, стремящаяся к победе, — такой народ достоин жизни.

Теперь дорога руси шла через земли гузов с их вечно переменчивыми кочевьями, что ближе всех прочих подходили к главному городу Хазарии. Стоило отступить от зеленых берегов могучей реки, и кругом распростиралась довольно унылая местность: серые бесплодные песчаные бугры в однообразии своем доводили взгляд до той стороны небоската, откуда поутру востекает солнце. Лишь кое-где на них можно было приметить колки каких-то чахлых деревьев, обведенные степным кустовником, либо лоскуты высохшего ковылья да пучки рыжего чернополынника.

— Гузы! — еще издали закричали скачущие назад разведыватели.

С двумя сотнями товарищей Святослав устремился вперед. Лишь только они поднялись на гребень стоявшего на их пути голого взгорка, — по ту сторону его впечатляющее их поджидало зрелище. Словно буро-черным покрывалом укрылась та выбеленная солнцем земля: счету не было собравшимся там людям, лошадям и удивительным зверям, выше самой высокой лошади, горбатым, с длинной изогнутой шеей.

— Ишь, велблудами напугать хотят, — кто-то проговорил вполголоса за спиной русского князя, от изумления растягивая слова.

Но тут Святослав приметил, что воины их стоят в стороне, а перед всей этой неоглядной ордой выстроились их старцы, со сбритыми бородами (лишь под подбородками у них торчали куцые клоки волос), но с длинными седыми усами, в темных войлочных одеждах. И тогда отпустил повода.

Когда князь спешился и подошел ближе к поджидавшим его гузским старейшинам, вдруг разглядел среди них своих гонцов, посланных в эти земли в день сокрушения киевлянами Жидовского города. Долго ждать не пришлось: почтенные старшины тут же все изъяснили, — толмачи только успевали перекладывать.

— Когда к нам прибыли твои посланцы и принесли слова твои — идти совместно против власти хазарской, так одни из нас сказали: «Давайте убьем их». А другие сказали: «Лучше отдадим их хазарам и так выкупим наших пленных». А третьи сказали: «Отберем у них коней, и акинаки отберем, и красивые пояса с белыми, красными и лазоревыми полосами, а самих выгоним в пустошь». А теперь прошло время, и мы говорим: «Вот наши воины — самые отважные во всем мире. Вот наши лошади и верблюды. Бери их, иди и сломи хазарское иго».

Тогда Святослав низко, до самой земли поклонился гузским старцам и всему их народу. И старцы поклонились русскому князю, и увел он с собой их огромное войско.

Весть о решении гузов быстро долетела до дворца хазарского малика. Никто, даже племянник — каган Хазарии Иисус Кокос, даже жена Шифра, ни сын Аарон, ни сын Манассия не видели Иосифа в такой ярости. Весь вечер он бегал из палаты в палату, завывая и визжа женским голосом, заламывая руки и потрясая отечными бледными кулачками.

— По-то-уничтожим-сившихс-ов-от-гуззз-оста-раз-жд-десятого! — выкрикивал он, что нужно было понимать, как «после того, как мы уничтожим взбесившихся русов, от гузов мы оставим разве что каждого десятого», но никто ничего не понимал, кроме того, что такое возбуждение для траченного возрастом и болезнями тела может оказаться роковым.

Однако преодолевая старость, преодолевая всесилие наследственных хворей, Иосиф все же смог невероятным напряжением воли овладеть собой. Правда, сил было потрачено слишком много, столько, что их остатка хватило только на пылкий вопрошающий взор, который владыка Хазарии вперил сразу в целую стайку тарханов, от криков и воплей своего предводителя съежившуюся в дальнем углу палаты.

213