Русалия - Страница 216

216

Принимая во внимание громадность своего войска, первенствующие хазарские тарханы выстроили его квадратом, с невероятной длинны лобовой линией. Кто же не знал, что линия эта, стоит только немного замешкать, горазда, изогнувшись, подобно щупальце сказочного спрута, охватить одно из крыльев твоего войска (а то и оба!), после чего начать пожирать его одновременно и с переда, и с тыла. Допустить это — означало предать доверие всезнающего Рода.

Передав венчаный трезубцем пурпурный стяг знаменщику и подхватив привешенный к поясу короткий скругленный, окованный медью, зубрячий рог, Святослав условным образом четырежды прогудел в него. Немедля вроде бы только что беспечно рассыпанные конные отряды, ровно ничем не выдававшие единодушия в намерениях, ринулись перестраивать свои ряды, поражая исключительной слаженностью действий. Все происходило с той стремительностью, которая не позволила даже хазарским тарханам, с младых ногтей всецело посвятившим себя войне, поспеть что-то предпринять.

За волнуемыми сечей кровавящимися толпами смешавшихся пеших ратников вдруг возник боевой клин, словно ощерившийся железнозубый зверь — нацеливший на злорадцев мечи и секиры, точно неприступная стена — укрепленный отвне красными щитами. Это была самая мощная и самая обученная часть Святославовой личной дружины, ведь сколь ни велико было бы войско, каким бы оружием и мастерством ни владело, победа достигается немногими, а, значит, самые сложные и самые решающие завороты должны быть отданы лучшим.

Пока хазарская сила будет пытаться охватить его треугольный строй с боков, рассчитывая разорвать вражье войско надвое и затем уничтожать его, смешавшееся от принудительной перестройки, еще и с тыла, Святослав высматривал наиболее уязвимое место в рядах железной конницы. Казалось, ее сомкнутый тесный строй безупречен… Но нет, вот там, чуть правее середины, некоторый изгиб песчаной гряды, да еще и купа каких-то полуживых кустов все же выбивают в хазарском строю незначительный промежуток…

Окаймленный с боков россыпью легкой пехоты, поднявшей облака стрел и сулиц, красный клин вломился в железный частокол хазарской стороны. В первой восьмерке (каждый последующий ряд увеличивался на два конника) среди товарищей и сам князь, ибо русский вождь, дабы сыскать любовь своего народа, должен не только выявить доблесть души и знание законов победы, но еще и возвышенный пример долга.

Безостановочно работая послушным мечом, одновременно отражая круглым красным щитом со знаком вращающегося солнца сыплющиеся дождем на него удары превосходных витязей из отборных хазарских отрядов, в совершенстве владеющих всеми видами оружия, Святослав все глубже проникал в самую гущину железного, смерть несущего, леса. Справа — удар меч в меч. Слева — прикрылся щитом от мастерского удара вплотную приблизившегося железного всадника, из-под шлема которого, ребристого, с длинным наносником, с кольчужной бармицей, закрывающей и щеки, и затылок, и горло, виднелся один лишь пучок черных курчавых волос; в длинном слитном движении тем же щитом пхнул его и что было молодой силы заточенной кромкой рубанул по курчавой бороде. С кровью выхаркивая чужеземные ругательства, хазарский воитель едва удержался в седле, но меч выпал из его украшенной перстнями руки. Противник справа куда-то пропал. Конечно, его сокрушил бившийся плечо к плечу со Святославом Благовест. Но уже несся прямиком на князя, размахивая саблей, с конным знаменем в шуйце, буявый конник. Лицо его было прекрасно: продолговатые зеленые глаза сверкали восторгом. Отклоняя удар сабли, Святослав, перерубил мечом зажатое его рукой древко, и, пока падающая золотчатая ткань, прославлявшая вражий символ веры, застила хазарину взор, воткнул в него клинок пониже железного нагрудника. Удерживаемый стременами тот свесился с одной стороны седла. При этом лишившаяся управления возбужденная лошадь, грызя опененные удила, в местах соединения с золочеными нащечными ремнями, украшенными крупными изумрудами, с пронзительным ржанием поднялась на дыбы. Нет, ни блеск одежд, ни изобилующая золотом, серебром и драгоценными камнями конская сбруя, ни громозвучные поношения, ни горделивые стяги не смогут покорить волю противника, но только страх перед немилосердным оружием рождает в нем уважение.

— Эгей! Святоша! — прокричал товарищу Благовест. — А где жиды-то? Шли с жидовином воевать, да не вижу ни одного. Вот гурганский пес…

Здесь Благовесту пришлось на время отвлечься, чтобы перебросив палицу в левую руку, правой поймать летящее в него копье и тут же отправить его обратно. Копье угодило одному из железных конников в голову, — будучи почти на излете, шлем не пробило, но, оглушив, вышибло того из седла.

— А это хазарин…

Тут же еще одного супротивника Благовесту удалось разлучить с телом, снеся ему половину головы вместе с пытавшимся защитить ее шлемом дюжим ударом шипачной палицы.

— Это касог… А жиды-то где?!

И в самом деле странным казалось, что из четырех тысяч проживавших в Итиле еврейских мужей на поле нельзя было повстречать и одного.

— Воин врагов побивает, а жидовин корысть подбирает! — также не отвлекаясь от горячего труда, орал в ответ Святослав, стремясь перекричать лязг-ржание-стоны своим порядком продолжающейся сечи. — Во-он, на дальнем холме, каган или какой другой их верховод с отрядом. Смотрят! Вот то жиды. И в городе, никак, тоже. Какие стрекануть не успели…

Вновь напряжение схватки развело внимание товарищей, всецело подчинив его себе. А когда Святослав оглянулся на друга, тот, в залитой кровью рассеченной железной рубахе, с торчащей из опустевшей глазницы стрелой, падал под копыта своего коня.

216