Русалия - Страница 225


К оглавлению

225

Последнюю ночь доживало сопревшее навье царство, так истово боготворившее преходящее. В предсмертном кошмарном сне видело оно могучие языки пламени, пожиравшие свидетельства демонского счастья. Черно-красные люди, вырвавшись из оков разрушаемого огнем имущества, бежали куда-то, но неотвязные вещи на ходу прилипали к их рукам — ценные сосуды, мешки с зерном, одежды из сверкающих тканей, конская упряжь, ритуальная утварь, подушки, покрывала, съестные припасы, клетки с птицами… И лошади, и мулы, и верблюды, и повозки в черных бездонных тенях, в красных ослепляющих бликах сновали туда-сюда.

Но не только сказочная возможность в несколько часов из бедняка превратиться в богатея подкармливала всеобщий пожар страстей все новыми взносами одушевления. Мастеровой с молотком в руке бежит за ростовщиком. Столь поспешное передвигание ногами явно неважнецки освоено лихоимщиком, но желание и впредь иметь возможность пользоваться усладами мира заставляет его не щадя сил осваивать новое. Однако стремление, подгонявшее ремесленника, как видно, оставалось более жарким. Расстояние сокращается. Преследователь настигает свою жертву и одним, всею жизнью вымеренным ударом, размозжает плоскую затылицу своего притеснителя. А там несколько батраков и батрачек, самозабвенно хохоча, тыкают дымящимися головнями с моргающими красными глазками в поверженные круглые тела, притом только двое из пяти отвечают на те истязания корчами, остальные уже угомонились. Здесь несколько баб завалили горой навоза в последний раз сверкнувшую парчовым убранством шлюху, так, что только ступни (одна босая) остались наруже. И вот эти ступни подергались, подергались, — и пальцы разутой ноги растопырила непродолжительная судорога.

Никакое войско не смогло бы сотворить с Итилем то, что произвела в нем, распрямившись, сжатая золотом стихия. Те разрушения, искривления вещественного мира, какие последовали за сим, немало нагнали ужаса на их свидетелей. Но тот, кто знает: Самосущим определяется все движущееся и недвижущееся вокруг, и все-то вынуждено действовать единственно сообразуясь с особенностями отпущенной ему природы, — кто знает это, того не может всерьез опечалить ни одна из личин переменчивой материи. Что может напугать либо удручить зрящего единство всех составляющих мироздание частиц? Всех их, светлых и темных, ярких и блеклых, кажущихся большими или малыми, на вечные времена объединяет он — Чистый, Мыслящий, Неуязвимый для зла, Бестелесный. Бестелесный… Оттого идущий ему навстречу освобождается от необходимости самосохранения и тяги к стяжанию.

По наказу Святослава князья-подручники тягучими сильными голосами рогов трубили сбор тем своим отрядам, которых далеко занесло или слишком увлекло путешествие по волнам красной ночи. Распустившийся на великой реке, в этом лотосовом краю, огненный цветок размером в город Итиль весь состоял из могущества; в горечи его дымов, в жаре лепестков, как в велей печи Творца сгорали грехи и рождались обновленные Боги, обновленные сути, обновленное личное начало. Но видел князь, что руки витязей его, выходящих из красного мрака, отягощены тяжкой ношей. Тюки поклажи возвышались на спинах вьючных животных шедших за ними. Горы всяческих сокровищ поднимались из повозок, с видимой надсадой влекомых взмыленными лошадьми.

Выхваляясь и куражась, укрытые золотом витязи сваливали на землю драгоценную кладь, развязывали мешки, распарывали свертки, добиваясь похвального слова своего князя. И каких же редких, дорогих, превосходных вещей здесь только не было! Ожерелья, гривны, зарукавья, монисты из красных каменьев, из зеленых каменьев, из разных каменьев, из золотых монет. Сами монеты, золотые и серебреные, вскоре и раздельно, греческие, арабские, серские с квадратными дырочками посередине. Чаши золотые, изукрашенные кудреватыми узорами, испещренные самоцветами, и серебряные чаши, вовсе гладкие без прикрас. Пояса на червчатом шелку, сплошь расшитые полусквозистыми красноватыми зернами сардия или переливчатыми белыми — жемчуга, а то полосатые — полосы лазоревые с вишневыми, в каждой полосе свой узор то змейкой, то шильцами, то копытцами, а сверху серебряные бляхи с вычеканенными на них чудо-юдами, да еще с цепями золотыми и крючьями. Золотые бармы, золотые шапки, золотые коробочки и ларчики. Шубы из родных бусых лис и черных соболей, крытые тканями, где по серебряному полю были вытканы золотые узоры, а по золотому — серебряные. Еще какое-то огромное, похоже, бабье платье, отороченное русоватой куницей, так расшитое жемчугом, что весу в нем было никак не менее полутора пудов. Коврик из пятнистой шкурки олененка с аметистовой обнизью… И уж слышались споры, прорывались угрозы меж добытчиками, рядивших, кто тот шмат золота притащил, кто этот клок аксамита раздобыл, и у кого на что права имеются.

Глядя на то, как росли кучи всех этих странных предметов, навьим сознанием определяемых, как величие, все мрачнел Святослав лицом. Наконец то разглядели опьяненные удачей добычливые победоносцы, — притихли, поникли их задорные голоса.

— Что не празднуешь нашу победу? — дивились они. — Что не радуешься великой добыче? Разве не за этим мы сюда шли?

Отвечал им Святослав:

— Рано победу праздновать, потому как отпор наш только-то поднялся. По скольким землям нам еще пройти предстоит, прежде чем гадину стоголовую иссечем!

— Мы с тобой хоть сколько супостатов одолеем, хоть даже и Ния железноликого! — заголосили вокруг.

— Да как же мы ратовать сможем, когда руки наши будут в золоте, а ноги в серебре? Когда всю вот эту гиль на себя-то навалим?

225