Русалия - Страница 48

— А что это ты крутить, крутить петух? — не удержался он от вопроса.

— Да вот гадаю… — не отвлекаясь от дела отвечал Игорь курчавому молодцу. — Гадаю, какого велеть кашевару зарезать, а какого пока жить оставить.

Эти походя брошенные слова почему-то произвели на грека впечатление, во всяком случае на его горбоносом лице вырезалось некое напряжение, вызванное движением мысли, и он потянулся за лежащим подле него свертком.

— Я могу писать? — спросил.

— Пиши, пиши, — буркнул Игорь.

Грек развернул мокрый лоскут толстины, извлекая смазанную воском дощечку. (Тряпку ему постоянно приходилось смачивать по причине давно и основательно установившейся жары). Достал из-за уха тоненькое тростниковое стило и под несколько оплывшими рядами греческих букв принялся выцарапывать новый, -

...

«На острове Святой Григорий они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб; приносят в жертву живых петухов. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми.»

Братчина гудела и переливала ликованием.

Но все тяжелее становилась ее веселость.

Все меньше выкриков посягало на престол ночи. Бледнели огни.

Вот только несколько голосов да уродливое звяканье гусельных струн, извлеченное неумелой рукой…

И все стихло. Только перепела в степи. Только вспомнившая о весне лягушка. Казалось, безличный мрак завладел всем, что дано в ощущение человеку; ведь какой свет имеет на земле человек? Свет солнца. Солнце зашло, наступила ночь, неужели никакого света не осталось людям. Вон же сияет луна, — она дарит свет человеку, когда зашло солнце. Но тут по ночному небу, весь день остававшемуся пустынным, поползли облачка. Они закрыли луну. Нет больше света? Догорают костры. Их огонь послужит светом тому, кто нуждается в нем. Несколько капель сорвалось откуда-то с неразличимых высот, и еще… Мелкий дождик потушил костры. И отобрал последний свет? У человека осталась речь. При свете речи он может совершать любые поступки даже там, где нельзя различить ни зги. Но если зашло солнце, если скрылась луна, если угас огонь и смолкла речь?.. Тогда душа — всемилостивейший Род, вечная искорка внутри сердца осветит путь и уведет во сне за пределы этого мира и образов смерти…

* * *

А наутро, пока томная Денница казала всем свое дарование в самоцветной росписи неба, русская флотилия легко снялась с места ночлега и понеслась стремительно на своих бело-красных крыльях по розовой глади Днепра, сопровождаемая густым топотом отстающей конницы. Боевой дух росов был столь свеж и напорист, что, на много верст опережая само воинство, без огня и без булата переменял обстоятельства во благо русской судьбы: благожелательные Руси племена встречали ее посланников самым светозарным ликованием, а недоброхоты загодя сломя голову бросались прочь.

Теперь русские крылья складывались на ночь всего на несколько часов, дабы скорее достичь означенной цели. На острове Буяне, лежащем уже в море, напротив устья Днепра, где обычно русское воинство давало себе трехдневный отдых, на этот раз было потрачено менее суток для того, чтобы перепроверить, а, если нужно, то и поправить, оснастку ладей парусами, мачтами, кормилами и всем тем, что в дальнейшем не должно подвести в судьбоносную минуту. Казалось, сами горние силы пособляли русичам, ибо на всем протяжении их стремительного полета и Днепр, и Русское море оставались тихи и заботны. Солнце жгло, но не палачествовало. Ветра было ровно столько, чтобы паруса в меру были наполнены им, и не приходилось отдавать силу веслам.

Сердце у Игоря, как и всех его соратников, полыхало; и он ничуть не обращал внимания на туманные речи и скользкие намеки Свенельда, с каждым днем становившиеся все навязчивее. Игорь и думать не думал вникать в их толк, улавливая в тех словах всего-то непонятное волнение товарища, чье мужество впрочем неоднократно было испытано в боях.

Когда Игорева рать достигла речки, называемой греками Аспрос, в Белгороде ее встретили трое насмерть перепуганных посланцев царя Романа. Приведенные к русскому князю они сообщили, что их василевс, стремясь предотвратить кроволитие, желает говорить с ним, и для этого к тому месту, где река Селина впадает в Понт, их христолюбивый владыка высылает посольство.

— Греки всегда были хитры! Нельзя верить грекам! — раздавались вокруг Игоря голоса его наперсников. — Этого нельзя! Нет!

Для Игоря же не существовало ровно никакого вопроса, идти ли дальше на Царьград или разводить с Романом какие-то тары-бары, но ему было приятно читать в глазах посланцев обеспокоенность самого греческого царя. Оттого он длил эти вчистую напрасные переговоры, не замечая до поры, как в ухо ему вливаются вкрадчивые, но вместе с тем настырные слова Свенельда.

— В общем, вот что я думаю, — с миной предельного довольства возговорил наконец Игорь, — нечего, я думаю, русскому роду с вашим Романом блядословить. Не станем мы говорить ни с его послами, ни с ним самим, покуда ваши царицы своими белыми ручками не сошьют для наших ладей паруса из своих цветистых паволок.

Дружным хохотом поддержали его слова друзья, но были в том хоре и другие голоса.

— Поспешать — за зайцем гнать, — шипел на ухо Игорю Свенельд, а громче добавил уже для всех: — Братья, то, что в наших руках сила сокрушить греков, вы видите, даже для Романа не тайна. Так чего же нам теперь опасаться? Но военная мудрость что говорит? Что неразумно было бы небречь какими ни есть сведениями о враге своем. Так не лучше ли нам простодушными прикинуться, говорить с посольством греческого царя, и от них слово за слово вызнать всю их подноготную?