Русалия - Страница 5

И вновь неким колдовским способом, как показалось Добраве, родившийся на севере неявственный гром усилился и тотчас стал отливаться в множащиеся с каждой минутой черные очерки всадников. В нескончаемой веренице, сплавленные ровным шагом и густеющей тьмой в единое существо, они были подобны колышущемуся гребню бессмертного и бесстрашного Ящера, отправившемуся в свое обычное ночное путешествие.

— А-а-ага… — произнесла Добрава, нетерпеливо поведя плечами.

— В общем, времени у меня мало, — не сводя с нее блестящих фиолетовых глаз, продолжал Игорь.

— Ты мне глянулась. Хочу взять тебя.

Она и не заметила, как ее необыкновенная грудь так и заходила ходуном, потому что тотчас всему телу вдруг сделалось холодно, и тут же — необыкновенно жарко, и вновь — зябко… Она знала, что Закон этой земли непреложен даже для князей: любой мужчина в русальные дни мог сочетаться с любой свободной женщиной, разумеется, если она на то была согласна. Но это означало заключение незыблемого брака. Обман или насилие, как и прочие отступления от Закона, могли иметь только один вид наказания — смерть. Впрочем, Добрава и не слыхивала, чтобы такое случалось в реальной жизни. Тем не менее обстоятельства, в которые она угодила, оставались действительными. И не было времени, не было вовсе — для того, чтобы как-то обдумать их. В одну минуту в ее небольшой голове совершалась сверхъестественная, немыслимая работа… Князь был невысок ростом, ему было никак не менее сорока, и, конечно, тот аромат юности, который был столь приманчив в Словише, в нем давно поблек… и, хотя они со Словишей никогда впрямую не говорили о жизни совместной… но это и так было ясно, им, да и всем… но князь был зрелым здоровым мужчиной, и, потом, он… был князь… Времени не было. И уже в считанные секунды перед ее внутренним взором пронеслись все знакомые картины ее жизни и все незнакомые картины жизни в Киеве, жизни княжеской… Да, у него, всеконечно, не один десяток жен, и рассчитывать на то, чтобы выбить себе исключительные права не приходилось, — с простецкой-то кровью, а здесь, в селе, мало кто заводит себе даже двух жен, но там Киев, туда свозят воск и меха, которые собирают здесь, и кожи… и все… но как же Словиша, уж начато шитье рубахи ему… каменные палаты… и никогда в холодный березозол не колотить мотыгой непрогоревшие стволы… но, если это делать вместе со Словишей… как же он целовал меня тогда!..

— Бери меня женой… — выдохнула, точно огонь, Добрава.

Вновь ставший расплывчатым топот копыт затихал в полуденной стороне…

С облизанной ночью горы Рода можно было лишь очень смутно различить, что же происходило в глубокой черноте поля у ее подножия. И все же то смутное движение, которое жило там, невозможно было не угадать.

— Ну что же, мы только мечтаем договориться с судьбой, а все миры изначально вытканы всеми понятными и непостижимыми узорами, — в созвучной ночи протяжности произнес Богомил, поднимаясь с каменной скамьи, уже растратившей дневное тепло. — Пойдем.

Он дотронулся до плеча юноши, и та скованность молодого страдающего тела, которую ощутила его могучая рука, возможно, и умилила бы сурового волхва, когда бы, обыкновенно взращенная природой и опытом, способность предвидения не распознавала в сложившихся обстоятельствах самое трогательное заступничество высшего существа. Однако Словиша покорно поднялся и нетвердым шагом двинулся за волхвом. То, что ноги действительно не слишком были подвластны ему подтвердили короткий вскрик и шум падающего тала, раздавшиеся за спиной Богомила, — это Словиша, не углядев в темноте дороги, свалился в неглубокую, мощеную камнем, краду, окаймлявшую капище Рода. Решив, протянутой рукой не умалять и без того горемычного положения парня, Богомил лишь приостановился, ожидая, когда тот выберется из ровика.

Впрочем, звезд было довольно для того, чтобы разбирать дорогу. К тому же в жертвеннике-очаге возле одного из четырех храмов, — длинных деревянных строений, вытянувшихся по самому большому кругу всего святилища, у внешнего вала, — уже горел огонь. Там волхвы готовились к обычной вечерней беседе с Родом.

Ночь переливалась черным жемчугом, но в ее изменчивой игре Богомил в отличие от Словиши с легкостью угадывал скрываемую ею будущность. Он думал о своем ученике и тех забавных (на его взгляд) обстоятельствах, которые наладило для него сегодня Провидение. Ведь для невежественного или молодого сердца это должно было бы показаться просто невероятным: ну идет Игорь князь со сборной дружиной вниз по Днепру в Русское море— и ладно, они же туда чуть не каждый год ходят, и надо же ему удумать, вырядившись, словно кочета, прогуляться по здешнему берегу, да именно в эту минуту… А тут и Добрава. Сколько же таких добрав этот самый Игорь должен был берегом перевидать? Да и что это на него нашло? И как все совпало! Богомил лишь улыбался про себя, видя в том вечернем лицедействе еще одно свидетельство многосложной и соразмерной постройки мировой доли. А для Словиши, натурально, такой исход всего благостнее. Взыскательнейший наставник — облакопрогонитель Богомил всегда усматривал в своем ученике слишком развитый ум и слишком глубокие чувства, чтобы уютно, а главное — полезно вписаться в мирское содружество большинства. Он с благоговением относился к силе, выносливости и чистоте животного существования воспроизводящей силы народа (как и ко всему сущему), только нельзя было не понимать, что его воспитанник, с рождения наделенный нравственной потребностью, никогда не будет своим в той среде, но его реализация на ином поприще, несомненно, добудет толк и для тех, чья задача — взращивание народного тела. И вдруг, сам не замечая того, как мысли обратились в слова, произнес: