Русалия - Страница 50

После обычного в таких случаях несколько избыточно пышного приветствия трое из греческой процессии во главе с магистром Косьмой, первым судьей Царьграда, с которым жизнь уже сводила русского князя (прочих он видел впервые), а от русских — Игорь, Свенельд и Лидульфост из Невогорода вступили под сень шатра, предварительно так же внимательно обследованного прибывшими кондаратами. Прочие, менее важные, представители сторон остались стоять заедино со своей охраной по ту сторону шелково-парчовых стен, подчас подозрительно вскидывая глаза друг на друга.

А в шатре, рассевшись по стольцам, крытым кусками некой дорогой материи, о каковых тоже исхитрился позаботиться какой-то волшебник, шестеро сынов земли приступили к беседе, о которой тот, кто склонен переоценивать значение человека в мировом порядке, назвал бы эпохиальной. А вот Игорь в оную минуту не только не усматривал в ней значительности, но и согласился-то на это собеседование лишь из желания доставить себе в преддверии решительного броска маленькое животворящее удовольствие от лицезрения перепуга до битвы сдающегося врага. Поскольку боевой дух русского воинства был разогрет до точки каления, не могло существовать в этих обстоятельствах ровно никакой силы, способной осадить сокрушительную его волю. Оттого русский князь, прея в своем золотом облачении, лишь с нескрываемой усмешкой щурил глаза, впол-уха слушая напряженную речь магистра Косьмы.

— От многих мне приходилось слышать, — говорил тот, — что ты человек милостивый, что ты чужд столь обыкновенных в наше тяжелое время пороков, мне не раз говорили, что дух твой чист и высок, а слава о твоей справедливости переступила границы Росии. Но разве справедливый и милостивый человек может желать крови подобных себе? Разве такой человек не стремится к тому, чтобы жить в мире и любви со своими соседями? Я знаю, что ты богочестивый человек, и хотя пока еще не пришел в лоно церкви христовой, все же страшишься небесного суда, пусть и называя его волею Перуна. Но и Перун, и Род, и Велес — божество твоих землеробов вовсе не столь кровожадны, чтобы наслаждаться убийствами и неправедно пролитой кровью. А кроме того, в русской рати немало истинных христиан, — здесь Косьма вполне явственно бросил взгляд на Свенельда, — а благочестивые христиане знают, что Бог — есть любовь. Значит все-таки немало твоих славных воинов вовсе не хотят оказаться нечестивцами и замарать рук кровью христиан-единоверцев. Да ведь и ты сам сутью своей христианин, так заключи с нами мир, с христианами, и тогда после смерти тебя ждет воскресение, и Божий суд, и воздаяние за праведность. Если же ты не поднимаешь на нас меч из любви к богатству, — ты получишь вожделенные сокровища. Всемилостивейший мой василевс Роман щедрой рукой осыплет и тебя, и всех твоих витязей золотом и поволоками, и пришедшим с тобой пачинокитам достанется немало. Невинные дети и слабые женщины Царьграда говорят сейчас с тобой моими устами, вслушайся в их слова: возрадуйся миру, возлюби согласие, дабы и сам зажил жизнью мирной, бескровной и спокойной, и да будут между росами и греками только мир да любовь на долгие времена.

Грек замолчал. Очевидная надломленность его духа свидетельствовала о том, что арабы крепко щиплют ромейские тагмы, что отношения с турками тоже далеки от добрососедских, что болгары сегодня угодничают, а завтра попленят Фракию, Македонию и вновь явятся под стены Царьграда, требуя дани, а все это вместе означало одно: победа предуготована русской силе, и до нее всего руку протянуть. Игорь несколько замешкал с ответом, купаясь в мечтаниях о скорых свершениях, подбирая самые жесткие и вместе с тем велеречивые слова, как вдруг услыхал рядом с собой:

— И сколько же царь Роман готов нам пожаловать, если мы не станем воевать Царьград?

— Вы не скажете, что он был скуп, — быстро ответил магистр и, повернув свою крупную голову со впалыми из-за недостающих зубов щеками в сторону кругленького быстроглазого крепыша, добавил: — Не правда ли, Мануил?

Черные глазки того забегали бойчее, он явно не имел опыта в подобных поручениях:

— Да. Да… Все василевсы Романии, и Сам Роман, и Константин, и Стефан, возложили на нас честь заверить русского князя их высочайшим словом, что дар, который они готовы пожаловать будет равняться тому, который был положен почившему князю Олегу, и еще к тому будет прибавлено…

Игорь был столь обескуражен неожиданным торгом Свенельда, поскольку уверовал всецело, что никаких шатаний стремление наконец-то поставить на колени Царьград иметь не может, что бухнул вдруг:

— А что это никто из василевсов ваших не явился сюда? Их у вас там сколько? Трое? Может быть, они все-таки желают говорить со мной лично… Может, где-нибудь в этих… Как их?.. Консисториях.

Вопрос был абсолютно нелеп. Последний раз, когда Роман Лакапин рискнул самолично выйти на переговоры, был сентябрь второго индикта, то есть пятнадцать лет назад. Тогда он был куда как моложе, предприимчивее, и тем не менее для встречи его с болгарским царем Симеоном на берегу Космодия была в срочном порядке воздвигнута пристань, больше напоминавшая крепость, а в той крепости была поставлена еще крепость поменьше — специальная комната, в которой и говорили цари. А сегодня ожидать от расслабшего старика отваги было просто смешно, а соправители его этим качеством и вовсе никогда не славились. Но изворотливый речивый магистр Косьма тут же выбросил заготовленное оправдание:

— Наш василевс, действительно, искренне домогался личной встречи с князем росов. Но дело в том, что сейчас царица городов со всех сторон охвачена моровой язвой, и патриарх, и весь синклит, и магистры, и сам ромейский народ упросили своего владыку в ближайшее время не покидать пределов дворца.