Русалия - Страница 52

— Меня сказали, — как обычно вытягивая слова чужого наречия, заговорил он, то и дело осаживая норовистого коня, и при этом желтоватая кожа на его худом лице натягивалась и блестела, — что ты решитель… решили не идти далее на греках, и повернуть обратно. Правдиво это?

— Да-а… — стремясь придать своему голосу побольше твердости и равнодушия, отвечал, глядя мимо требовательных миндалевидных глаз, Игорь. — Царь Роман прислал нам богатый откуп, чтобы мы не шли воевать его землю.

— Такой хорошо! Давай брать все, и мы будем идти, мы будем ломать их. Давай брать даже больше. Если грек дает награда, — это он не имеет силу, чтобы быть на борьба.

— Ну что ты! — широко и как бы отечески снисходительно улыбнулся на эти слова Игорь, удерживая при этом взгляд на толстых черных с броской проседью косах Итларя. — Мы дали слово, — значит, мы не можем его нарушить. Разве ты ничего не слышал о слове чести?

— Честь?

— Или тебе и твоим людям мало досталось добычи?

Верховод печенегов, чуть склонив набок огромную от волчьей шапки голову, помолчал чуток, а затем, смеясь узкими темными глазами, с обыкновенной для себя медленностью выговорил:

— Мы будем брать вещи. Но мы будем идти дальше. Мы будем на борьбе болгар. Известно, если главное для воина имеется вещи, — это прекращает быть воином. Тогда воин становится похожим женщина. Женщины зачем в моей рать?

Итларь не попрощавшись дернул поводья, круто развернул жеребца на месте, — и, подобные степным птицам в разлетающихся на скаку темных шерстяных плащах, печенеги понеслись к своим, прочь.

А село Поляна в тот самый вечер, когда Игоревы рати с полдороги поворотили назад, жило всегдашней своей жизнью. Здесь тоже готовились к празднику, но чествовать собирались самого Рода, а не его частное проявление — Перуна, возведенного сословием родовитого воинства в своем кругу до великости первоосновы. Впрочем, для большинства обитателей Поляны интерес к познаваемости вселенной, как и для всех строителей материальной формы мира во все времена, распростирался на вельми узкий круг явлений, вовсе не предполагая жажды всеохватного Знания, для этого достаточно было поддержки освященных традицией условностей, обещавших успех в мелких корыстных сделках с высшими силами. Здесь чтили Рода. Просто потому, что сила сознания охранителей изначальной духовной сути этого народа — волхвов, обитавших на Священной Горе, оставалась столь сильна, что способна была удерживать нравственное устремление бедных духом сородичей нацеленным на лучшие образцы, определенные природой для оного человеческого племени. Переместись какой сельчанин Поляны поближе к киевскому княжескому дому, и он с той же простотой стал бы называть Рода Перуном, в глубине души своей все равно оставаясь верен единственному божеству — рогатому скотьему Богу, Богу земли и ее богатств — Велесу; ну, еще пряхе Макоши. Да и представление его о своем Боге изначала оставалось поразительно определенным: коренастый, мохнатый, любит молоко, в общем такой же человек, оратай, а видеть его и пощупать не приходилось просто потому, что нелюдим, да и жительствует далече.

Село Поляна безмятежно отдыхало от дневных трудов, и не подозревало, какое испытание готовит ему наступающая ночь. В светлых зеленоватых сумерках еще слышались захлебывающиеся одушевлением какой-то игры детские голоса. Все еще ковырялась на своем огороде красавица Светлана. И словно насмешничая над ее неугомонностью, с луговых полян, из хлебных нив и речной осоки долетали посвисты петушков-перепелов: «Пот-полоть! Пот-полоть!»

В доме Пересветовой вдовы, матери Словиши Надежды заканчивали вечерять. Словиша как всегда по-молодому быстро без особого внимания к материнской стряпне проглотил необходимое количество еды, поставленной на стол, и теперь сидел в углу избы прямо на дощатом полу, узорами вырезал по просьбе матери новый валек. Впрочем, Надежда вкладывала в те узоры особый свой бабий смысл: узоры такой важной в хозяйстве вещи, как валек, которым ведь и лен молотить и белье стирать, должны были быть не просто украшением, но чудодейственными знаками, способными защитить дом от злыдней, а работу наделить плодотворностью. Отец Словиши Пересвет происхождения был волхвова, но избрал жизнь домохозяина и даже женился на дочери простого земледельца. Такое супружество не приветствовалось ни одной стороной, ни другой, но заступать дорогу ему, разумеется, никто не стал. Может быть, позже Пересвет и понял, что породное равенство супругов — это не просто блажь от нечего делать придуманная пращурами. А, может, и не понял. Жизнь его оказалась недлинна. Слишком различны задачи пребывания на земле и способы присоединения к действительности у разных сословных пород людей. Вот и те знаки, которые для представителя рода волхвов остаются лишь поводом для сосредоточения сознания на том или ином объекте, явлении, способом настройки внутреннего слуха на голоса вселенной; для упрощенного разумения землепашца они — такая же полезная практическая вещь, как борона или ценинная посуда. И это прекрасно, покуда смешение основ, время от времени по тем или иным причинам пересиливающее подпочву слаженности, не обезличивает особенности предназначения отдельных частей народа, превращая совокупность их существований в однородную бесцветную нежизнеспособную мешанину. Тогда заканчивается время народа, и начинается новый отсчет…

Валек, который вырезал Словиша, как того требовал обычай, смахивал очертаниями на бабу в длинном и широком нарядном одеянии. Ручку валька, подобную длинной гладкой шее, венчала круглая голова, на которой был вырезан знак солнца. Знак солнца красовался и на груди валька-женщины, и на подоле праздничной паневы. А там, где под одежей должен был находиться живот, ряды квадратиков обозначили засеянную пашню.