Русалия - Страница 89

От следующего своего утеснителя, — невысокого, но необыкновенно широкоплечего буртаса, бритоголового, бритобородого, со слегка раскосыми совершенно безумными глазами, — Словиша сбежал осенью, приняв во внимание прежние неудачи, решив на этот раз все прежде хорошенько продумать. Продуманное удалось осуществить. Буртас держал мастеровых из разных народов и знал десятка два русских слов, столько же греческих, хазарских, и втрое больше ходовых здесь — еврейских. Мучительно составляя из этой словесной наличности чудаческое фразы, Словиша в определенный день наплел тому, будто для того, чтобы изготовить четыре гудка, которые заказал человек с Острова, надобно дерево масличина, которое растет только в эллинской земле, а, как известно, только вот в Итиль прибыл караван греческих фортид, на одной из которых вполне может оказаться груз дорогого дерева, и следовало бы поторопиться, пока этот товар не отдан перекупщикам, а посланник малика (он так и сказал для важности — малика!) говорил, мол, о срочности… Буртас послал его выбирать материал под приглядом двух надзирателей из числа прочих своих илотов. В многолюдной кипучей гавани Словише удалось увернуться от попечительных глаз аргусов и, как говориться, смазать пятки. Укрываясь то за верблюдами, то за пестрыми тюками, он действительно поспешал к кораблям, но не греческим, а русским, которые, он знал, вскоре уходят вверх по реке. Он бросился в ноги людям, имевшим такие родные, такие русские лица, умоляя взять его с собой. Русские люди оказались вятичами, чье соседство с каганатом несколько исказило их природу. Они отдали беглеца первому же конному отряду гурганцев, объезжавших дозором это оживленное место. Этот побег принес Словише несколько новых шрамов.

За зиму его перепродали еще раз, и вот к весне, как безнадежного для использования в городских условиях, отправили в крохотное поселение, на одном из крупных островов устья реки Итиля (или Волги, как говорят русские), упрятанного от мира бесконечным водным лабиринтом рукавов и протоков. Поселение, состоявшее из трех десятков хазар и гузов, было специально основано одним торговцем, поставлявшим в Итиль (и только в Итиль) рыбу, всевозможную птицу, яйца, все, что здесь малым числом людей добывалось в невероятном количестве. Главою над всеми был поставлен жилистый старик Атрак, из гузов, вовсе седой, но черноглазый, борода его была выщипана (кроме желтоватых обвислых усов), лишь под подбородком оставлено немного седых волос. Он был вполне беззлобен, а всякие превратности обстоятельств встречал тем, что поднимал свою крытую седой щетиной голову к небу и многократно повторял: «Бир тенгри! Бир тенгри!..»

И вот Словиша встречал возвращение улыбок Лады и Лели, если и не при безраздельной вольности, то во всяком случае, среди раскрытого пространства, отображавшего собой некий дымный образ абсолютной свободы. Что же касается обиходных условий, они, безусловно, были куда скромнее тех, что предполагались для него на чужих дворах в Итиле. Однако кожей, сердцем, душой он знал, что раб может жить и в богатом тереме, харчиться напитками медвяными и наедками заморскими, носить платье золотом шитое, и все оставаться рабом; ведь суть даже не в тяжести работы и не в размерах вознаграждения за нее, беспросветным рабом становится тот человек, тот народ, чей дух, растворяясь в чужой иерархии ценностей, в чуждом мировосприятии, начинает сообразовываться не с собственными целями, но с задачами поработителя. В этом случае сознание пытается уподобиться чуждой природе, но всякий раз безрезультатно, поскольку его собственное естество, назначенное Богом, неповторимо. Безначальный, Бесконечный, Пребывающий в средоточии беспорядка, Всеобщий Творец, Многообразный, Объемлющий вселенную — един. Но для того, чтобы ветер, приводящий в движение и взаимодействие все частички мироздания, мог вершить свой бесконечный труд, представления различных народов о Создателе сущего слишком уж несходны одно с другим. Впрочем у настоящих рабов нет своего Бога, своего понятия о Нем, нет духовного языка, на котором их естество могло бы сообщаться с Верховными Силами. Утеснитель может многие годы пользоваться энергией народа, но, если внутри молчаливых сердец продолжает жить бунт, рано или поздно они обретут свободу. Когда же народ, существующий для других, на своем бесплодном пути уподобления хозяину тонет в месиве других столь же незадачливых народов, — он превращается в ничто, подобно тому, как смешение в одну всех существующих красок (самых ярких, столь отличных одна от другой) создает мутную слякоть, цветом напоминающую дерьмо.

Весна в этом бесконечном пространстве воды и поднимающихся молодых побегов тростника меж прошлогодних бурых стеблей, с небольшими ветловыми лесками в светло-зеленом весеннем пуху по отдаленным островам и гривам, словно плывущим куда-то, здешняя весна ничуть не походила на ту, которую на Словишиной родине выходили встречать всем селом на Зеленую гору, надев на себя самые красивые одежды, а разрумянившиеся от праздничной возбужденности молодые девицы в высоких кокошниках из березовой коры пели на несколько голосов:

Ой, ду-ду, ду-ду-дудочки,
Прилетите к нам,
Ой, Леля моя Лада, прилетите к нам!
Принесите нам
Лето теплое,
Ой, Леля моя Лада, лето теплое!
Нам холодная зима
Надоскучила,
Ой, Леля моя Лада, надоскучила!..

Но Словишины глаза, данные ему Родом, тончайшими красными прожилками (как учил Богомил) соединенные со Стрибогом, наполненные влагой Купалы, зрачок соединял их с Хорсом, серо-синяя радужина — со Сварогом, белки — с громовержцем Перуном, бесценный дар Единого, через нижние ресницы соединенный с землей, через верхние — с небом, эти глаза научены были различать красоту творений Всевышнего и снаружи — в смертном существующем, и внутри — среди вечного движущегося истинного.