Русалия - Страница 96

Только что владетель Хазарии казался переполненным какой-то злой энергией, столь выразительной, почти осязаемой, что, казалось, ее одной достаточно, чтобы окружающие ее предметы начали двигаться и меняться; тем удивительнее было видеть, как эта волшебная сила в один момент без всякой видимой причины оставила его. Безвольно его тело повалилось в золотую чашу ближайшего кресла, расплылось во все стороны, точно вылезшая из кади опара, замерло. Иосиф прикрыл блестящие розовые веки, и вновь тяжеловесное безмолвие завладело пространством. Выждав какое-то время, Самуил осторожно качнул тишину.

— Господин мой, великий мэлэх, не следует ли…

— Хватит об этом, — неожиданно, потому что сейчас же, отозвался будто бы задремавший Иосиф. — Пусть Иуда расскажет нам что-нибудь забавное. Как там наша русская невеста, эта… Ольга, после того, как мы помогли ей ухватить свободу? Собирается еще стать царицей цариц?

Отяжелевший было за время недавней беседы воздух вновь преисполнился серебристой легкости. Не вдруг, но раз от разу увереннее под золотыми звездами потолка зазвучали игривые восклицания и даже смешки.

— Да она уж собирается христианскую веру принять! — ободренный вниманием малика возликовал мохнолицый Иуда Хагрис.

— Христианскую веру?! Быть не может! — грудной женский смех заклокотал в горле Иосифа, раздувая его короткую складчатую шею.

— Да! Да! — радовался радости малика Самуил. — Вот же нам… позавчера это… от мар-Наамана доставили известие.

— Это верно, я думаю, — нашел разумным не отделяться от общего интереса Иисус Кокос, проявив и свою увлеченность поднятой темой.

— Го-го-го! — закатывался смехом Иосиф. — Вот за что хвалю. Надо ж такое!.. Ведь это ты, Иуда, выдумал, подкинуть мысль русской княгине. Я тебя еще тогда хвалил, но, честно скажу, не верил, что прямо так… Вот это действительно искра Божья! Когда войска нанимать приходится, — это дело последнее. Надо врагов своих уметь так стравить, чтобы они сами друг друга душили, чтобы никогда в своих собственных домах покоя не знали. Это — да! И дешевле, верно? И надежнее. Оттого-то много было народов и сильных, и богатых, — сияли, как солнце. Где они? Нет их больше. А наш народ, он, как луна, — и днем, и ночью на небосводе. Днем-то ее не очень разглядишь, но наступает новолуние, — и вот она во всем своем блеске. Да будет царство племени властелинов умножать величие свое и красу ради светоча того народа, который был лелеян от рождения. Да будет счастье его покровом! Сила мышцы Всевышнего да будет нам поддержкой. Да будет он давить врагов Израиля, как давит нагруженная телега. Сделай рог наш железным, а копыта — медными, чтобы сокрушить нам многие народы и посвятить тебе, Господи, стяжания их и богатства их, тебе, владыке всей земли. Амен.

— Амен, — повторили за ним остальные.

Как ни насмехался хазарский джинс над простодушием русской княгини, простодушие было как раз тем свойством, которое напрочь отсутствовало в ее характере. Более того, прекрасно различая все мотивы, все хитросплетения предлагаемой ей игры, Ольга, немало времени посвятив раздумьям и расчетам, все-таки решила рискнуть, понадеявшись на собственные хитроумие, данные Богом смысл и понятие, и попытаться обморочить хазарских лукавцев. Затея, к которой они тишком подталкивали ее, а именно брак с императором и самодержцем ромеев, всеконечно, виделась им (впрочем, как и кому бы то ни было) небывальщиной, вовсе невозможным вздором, тем не менее способным являть собой магическую приманку для наивной, вовсе уж дурашной алчности. «Самодовольные пройдохи! Они не подозревают (и это к лучшему), — усмехалась про себя княгиня, — что я ради того, чтобы утолить эту жажду не многое отдам… Я отдам все». Ольга насмелилась сражаться с гениями плутовства на их же поле, укрепленная верой в силу своего самоотвержения, чем ей представлялись собственные поступки, мостящие дорогу к несказанной цели. Как всякий одержимый человек, Ольга, разумеется, не могла задумываться над нравственной ценностью своих действий, ее не интересовала их стоимость и уж тем паче — последствия. Но то, что сердцам дуралеев и невежд виделось самовластным произволением княгини, конечно, было всего лишь крохотным рычажком воли абсолютной.

После уничтожения оплота древлян русская княгиня еще более ревностно, чем прежде, каждый свой шаг посвящала одной-единственной звезде, все еще бесконечно далекой, но будто бы уже откликавшейся на ее всегдашнее заклинание обнадеживающими знамениями. Теперь каждый вздох приобретал для нее несказанную ценность, но лишь в значении передвижного средства, способного доставить ее к воплощению назначенного. Убрав с дороги самые примитивные, грубые, а потому наиболее легко устранимые препятствия, заручившись пособничеством своих сподручников, Ольга решила прежде всего укрепить завоеванные рубежи. Не дав себе даже отдохнуть после кровавой расправы над Искоростенем, она бросилась метить свою территорию крепостицами с постоянно пребывающей стражей, небольшими, но достаточно частыми для того, чтобы в случае необходимости они могли соединить свои силы. Но помимо этого много, ой, много дел требовала подготовка великого замысла, — каких людей с какими свести, каких рассорить, кого щедро одарить, кого запугать, — все это нужно было успеть осуществить до решающего броска. Каверзная мечта звала…

Год прошел, как день.

Но княгиня не могла не понимать, что существенным условием удачливого разрешения ее недюжинных притязаний является не только укрепление тылов, но и способность предвосхитить затруднения будущего. Ведь те, которые знают лишь настоящее, тонут, вступив в него. Оттого, возвратившись из полюдья, первое, что она сделала — призвала к себе Свенельда, после кончины Игоря начавшего позволять себе неумеренное своевольство и бесцеремонность, но все же остававшегося наиболее доверенным лицом княгини. Хотя… Разве могла она кому-то по-настоящему доверять?