Русалия - Страница 58

В сравнении с Киевом или даже с Самкушем город Саркел смотрелся изрядным захолустьем, но все-таки это был город, и Хоза Шемарьи, расхаживая по здешнему рынку, преисполнялся большей уверенностью в себе, нежели на диком рыбацком берегу или на утлом челне рыбарей, где с него подчас спрашивали какую-то помощь, связанную с непривычными физическими усилиями. Здесь за все можно было расплачиваться деньгами. А денег у него было очень много.

Высшие силы продолжали благоволить юноше. Все складывалось так гладко, что обладай он более богатым жизненным опытом, то, вероятно, уж встревожился бы столь невероятной беспечностью стелящейся под ноги дороги. Так в Саркеле Хозе удалось примкнуть к каравану, шедшему через Итиль в Баб-ал-Абваб. Движение каравана оказалось изнурительно медленным, ведь в день он проходил не более двадцати верст. На пути не попадалось ни караван-сараев, ни колодцев, но более всего Хоза опасался, что избыток времени рано или поздно способен обнаружить перед худыми, крытыми пылью, басурманами клад, что скрывается за неброской и уже изрядно замызгавшейся в дороге его одеждой. Поэтому, только достигнув великой реки, осмотрительный юноша с радостью покинул лошадей и мулов, и верблюдов, и повозки, а в первую очередь их хозяев, — так подозрительно всматривавшихся в него этих худых бестолковых людей, не бельмеса не понимавших ни по-еврейски, ни по-гречески, ни по-русски, и объясняться с которыми доводилось одними жестами.

Но говорят, что скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается: ведь на этот переход потребовалось еще десять дней. И все же любое стремление должно быть увенчано каким-то результатом. Хоза Шемарьи боялся верить своим чувствам, когда осознание новой действительности (несмотря на длительную подготовку к встрече с нею) как-то внезапно заявило о себе. Он находился посередине огромной реки на борту одной из пяти ладей, возвращавшихся в Итиль с грузом рабов из Великого Булгара и от вятичей — русского племени, последнее время, подобно северянам, по причине близости к границам Хазарского каганата, превратившегося в скотный двор Хазарии, поставлявший невольников для обслуживания рахдонитов, а также на продажу в иные страны, уверовавшие в дух стяжательства. Это была дань соседних народов, давно уж вышедшая за рамки традиционного установления — «по белке от дыма». Уж давным-давно хазарские поборы не ограничивались белками. И поскольку, коготок увяз — всей птичке пропасть, — ныне насельники порубежных областей, казалось, подобно бессловесным тварям, были заняты тем, что, усердно размножаясь под началом хазарского малика, пыжились наполнить ненаполняемую его мошну. То презрение, которое вызывала в Хозе обреченность лишенных всякого достоинства людей, невольно бодрила, как бы переправляя ему очередной уветливый посул судьбы. Ведь все эти люди были серыми камнями в основании того прельстительного чертога, каковой должен был Хозу принять с радостью (а как же иначе!) на правах не гостя, но полноправного совладельца.

Сорокалетний хозяин живого товара, назвавшийся Лазарем, был той же крови, что и Шемарьи. Как он потом признался, только накидка юноши, полосатая с кистями, побудила его взять того на борт. Хоза, разумеется, со всей отпущенной ему свыше искусностью поторопился изложить историю своего паломничества в столицу Хазарии, за время пути обросшую многочисленными умилительными деталями и хорошенько обкатанную. Правда, на этот раз, говоря уже с жителем самого Итиля (и, видимо, не самым бесправным), Хоза решился упомянуть имя Давида Шуллама, к которому на первых порах собирался обратиться за поддержкой. Выпуклые глаза Лазаря обволакивали юного рассказчика самыми неподдельными участием и сердоболием, а крупный пористый каплеобразный нос при этом как-то трагически надвигался на отвисшие в гримасе сочувствия полные влажные губы.

— Я очень хорошо знаю Давида, — почему-то покачивал головой из стороны в сторону Лазарь. — Мы очень большие друзья. Но я знаю, что он должен был ехать как раз в Киев, так что вы могли бы с ним там встретиться. Получается, что разминулись. Так что не знаю, встретишь ли его здесь.

Так говоря, Лазарь то и дело как бы невзначай дотрагивался до Хозы, — то пояса коснется, то приобнимет. Слишком поздно растроганный чуткостью своего собеседника Хоза понял значение тех касаний. Лишь тогда, когда этот самый собеседник вдруг резко изменил тему разговора:

— Ты знаешь как много в Итиле стражников?

— Нет… — удивился Хоза.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я отдал тебя в их руки?

— ???

— Тогда уступи мне третью часть твоих монет. Ты ведь просто убежал из дома. Так? Ну-ну-ну! Я же вижу. Так что, давай останемся друзьями. В конце концов такую цену я назначаю тебе за провоз.

— У меня нет… — начал было Хоза, но Лазарь только вновь покачал головой и, оправив крохотную шапочку на затылке, громко втянул своим толстым носом воздух.

Юноша спешно просчитал в уме все возможные варианты решения внезапно явившейся проблемы и, скоро сообразив, что он, человек пришлый, в тяжбах с уважаемым местным жителем никаких шансов на успех иметь не может, согласился на поставленные условия.

Итиль потряс Хозу Шемарьи. Он явился ему даже прекраснее вынянченных представлений о нем. Чаще случается обратное: некий образ, вскормленный в тиши уединения трепетной грезой, зачастую оказывается куда ярче его вещественного воплощения. Впрочем, не исключено, что его-то и продолжал видеть юноша, когда деревянная грудь судна с рострой в виде головы тельца резала последние фарсахи водной глади могучей реки, все расширявшейся и расширявшейся в приближении к морю. Огромный город раскинулся по обоим берегам ее, такой громадный, что казалось, никому и никогда нельзя сосчитать всех, имевших счастье вырасти здесь, домов. А между веселыми пестрыми берегами, похожими на богатую многоцветную мозаику, точно на жемчужно-голубом блюде возвышался обнесенный стеной остров, такой… такой… что его просто хотелось съесть. И в Киеве Хоза видел немало знатных теремов, но те, которые упирались в переливчатую чашу небосвода нависшую над островом, были так высоки и сияли такой пышностью отделки, что уж вовсе никак не соотносились ни с чем доселе виденным Хозой. Великолепные виноградники, сады, полные цветов и плодов, увивали их подножия, и казалось юноше, будто ветер, смиренный царственностью явленной картины, доносит до него чародейные ароматы олицетворенного рая.